Page 1 of 3
ГЛАВА XXXVI. КАВАЛЕР ОРДЕНА ЗОЛОТОГО РУНА
Странный человек шел ночью в приднестровских плавнях. Он был огромен и
бесформенно толст. На нем плотно сидел брезентовый балахон с поднятым капюшоном.
Мимо камышовых делянок, под раскоряченными фруктовыми деревьями странный
человек двигался на цыпочках, как в спальне. Иногда он останавливался и вздыхал. Тогда
внутри балахона слышалось бряканье, какое издают сталкивающиеся друг с другом
металлические предметы. И каждый раз после этого в воздухе повисал тонкий,
чрезвычайно деликатный звон. Один раз странный человек зацепился за мокрый корень и
упал на живот. Тут раздался такой громкий звук, будто свалился на паркет рыцарский
доспех. И долго еще странный человек не вставал с земли, всматриваясь в темноту.
Шумела мартовская ночь. С деревьев сыпались и шлепались оземь полновесные
аптекарские капли.
-- Проклятое блюдо! -- прошептал человек. Он поднялся и до самого Днестра дошел
без приключений. Человек приподнял полы, сполз с берега и, теряя равновесие на
раскисшем льду, побежал в Румынию.
Великий комбинатор готовился всю зиму. Он покупал североамериканские доллары
с портретами президентов в белых буклях, золотые часы и портсигары, обручальные
кольца, брильянты и другие драгоценные штуки.
Сейчас он нес на себе семнадцать массивных портсигаров с монограммами, орлом и
гравированными надписями:
"Директору Русско-Карпатского банка и благодетелю Евсею Рудольфовичу
Полуфабриканту в день его серебряной свадьбы от признательных сослуживцев".
"Тайному советнику М. И. Святотацкому по окончании сенаторской ревизии от
чинов Черноморского градоначальства".
Но тяжелее всех был портсигар с посвящением: "Г-ну приставу Алексвевского
участка от благодарных евреев купеческого звания". Под надписью помещалось
пылающее эмалевое сердце, пробитое стрелой, что, конечно, должно было
символизировать любовь евреев купеческого звания к господину приставу.
По карманам были рассованы бубличные связки обручальных колец, перстней и
браслеток. На спине в три ряда висели на крепких веревочках двадцать пар золотых часов.
Некоторые из них раздражающе тикали, и Бендеру казалось, что у него по спине ползают
насекомые. Среди них были и дарственные экземпляры, о чем свидетельствовала надпись
на крышке: "Любимому сыну Сереженьке Кастраки в день сдачи экзаменов на аттестат
зрелости". Над словом "зрелости" булавкой было выцарапано слово "половой". Сделано
это было, по-видимому, приятелями молодого Кастраки, такими же двоечниками, как и он
сам. Остап долго не хотел покупать эти неприличные часы, но в конце концов приобрел,
так как твердо решил вложить в драгоценности весь миллион.
Вообще зима прошла в больших трудах. Брильянтов великий комбинатор достал
только на четыреста тысяч; валюты, в том числе каких-то сомнительных польских и
балканских денег, удалось достать только на пятьдесят тысяч. На остальную сумму
пришлось накупить тяжестей. Особенно трудно было передвигаться с золотым блюдом на
животе. Блюдо было большое и овальное, как щит африканского вождя, и весило двадцать
фунтов. Мощная выя командора сгибалась под тяжестью архиерейского наперсного
креста с надписью "Во имя отца и сына и святого духа", который был приобретен у
бывшего иподиакона кафедрального собора гражданина Самообложенского. Поверх
креста на замечательной ленте висел орден Золотого Руна -- литой барашек.
Орден этот Остап выторговал у диковинного старика, который, может быть, был
даже великим князем, а может и камердинером великого князя. Старик непомерно
дорожился, указывая на то, что такой орден есть только у нескольких человек в мире, да и
то большей частью коронованных особ.
-- Золотое Руно, -- бормотал старик, -- дается за высшую доблесть!
-- А у меня как раз высшая, -- отвечал Остап, - к тому же я покупаю барашка лишь
Page 2 of 3
постольку, поскольку это золотой лом.
Но командор кривил душой. Орден ему сразу понравился, и он решил оставить его у
себя навсегда в качестве ордена Золотого Теленка.
Подгоняемый страхом и ожиданием гремящего винтовочного выстрела, Бендер
добежал до середины реки и остановился. Давило золото -- блюдо, крест, браслеты. Спина
чесалась под развешанными на ней часами. Полы балахона намокли и весили несколько
пудов. Остап со стоном сорвал балахон, бросил его на лед и устремился дальше. Теперь
обнаружилась шуба, великая, почти необыкновенная шуба, едва ли не самое ценное в
туалете Остапа. Он строил ее четыре месяца, строил, как дом, изготовлял чертежи, свозил
материалы. Шуба была двойная -- подбита уникальными чернобурыми лисами, а крыта
неподдельным котиком. Воротник был шит из соболей. Удивительная это была шуба!
Супершуба с шиншилловыми карманами, которые были набиты медалями за спасение
утопающих, нательными крестиками и золотыми мостами, последним достижением
зубоврачебной техники. На голове великого комбинатора возвышалась шапка. Не шапка, а
бобровая тиара.
Весь этот чудесный груз должен был обеспечить командору легкую, безалаберную
жизнь на берегу теплого океана, в воображаемом городе детства, среди балконных пальм
и фикусов Рио-де-Жанейро.
В три часа ночи строптивый потомок янычаров ступил на чужой заграничный берег.
Тут тоже было тихо, темно, здесь тоже была весна, и с веток рвались капли. Великий
комбинатор рассмеялся.
-- Теперь несколько формальностей с отзывчивыми румынскими боярами -- и путь
свободен. Я думаю, что две-три медали за спасение утопающих скрасят их серую
пограничную жизнь.
Он обернулся к советской стороне и, протянув в тающую мглу толстую котиковую
руку, промолвил:
-- Все надо делать по форме. Форма номер пятьпрощание с родиной. Ну что ж, адье,
великая страна. Я не люблю быть первым учеником и получать отметки за внимание,
прилежание и поведение. Я частное лицо и не обязан интересоваться силосными ямами,
траншеями и башнями. Меня как-то мало интересует проблема социалистической
переделки человека в ангела и вкладчика сберкассы. Наоборот. Интересуют меня
наболевшие вопросы бережного отношения к личности одиноких миллионеров...
Тут прощание с отечеством по форме номер пять было прервано появлением
нескольких вооруженных фигур, в которых Бендер признал румынских пограничников.
Великий комбинатор с достоинством поклонился и внятно произнес специально
заученную фразу:
-- Траяску Романиа Маре!
Он ласково заглянул в лица пограничников, едва видные в полутьме. Ему
показалось, что пограничники улыбаются.
-- Да здравствует великая Румыния! -- повторил Остап по-русски. -- Я старый
профессор, бежавший из московской Чека! Ей-богу, еле вырвался! Приветствую в вашем
лице...
Один из пограничников приблизился к Остапу вплотную и молча снял с него
меховую тиару. Остап потянулся за своим головным убором, но пограничник так же
молча отпихнул его руку назад.
-- Но! -- сказал командор добродушно. -- Но, но! Без рук! Я на вас буду жаловаться в
Сфатул-Церий, в Большой Хурулдан!
В это время другой пограничник проворно, с ловкостью опытного любовника, стал
расстегивать на Остапе его великую, почти невероятную сверхшубу. Командор рванулся.
При этом движении откуда-то из кармана вылетел и покатился по земле большой дамский
браслет.
-- Бранзулетка! -- взвизгнул погран-офицер в коротком пальто с собачьим
Page 3 of 3
воротником и большими металлическими пуговицами на выпуклом заду.
-- Бранзулетка! -- закричали остальные, бросаясь на Остапа.
Запутавшись в шубе, великий командор упал и тут же почувствовал, что у него из
штанов вытаскивают драгоценное блюдо. Когда он поднялся, то увидел, что офицер с
бесчеловечной улыбкой взвешивает блюдо на руках. Остап вцепился в свою
собственность и вырвал ее из рук офицера, после чего сейчас же получил ослепляющий
удар в лицо. События развертывались с военной быстротой. Великому комбинатору
мешала шуба, и он некоторое время бился с врагами на коленях, меча в них медалями за
спасение утопающих. Потом он почувствовал вдруг неизъяснимое облегчение,
позволившее ему нанести противнику ряд сокрушительных ударов. Оказалось, что с него
успели сорвать стотысячную шубу.
-- Ах, такое отношение! -- пронзительно запел Остап, дико озираясь.
Был момент, когда он стоял, прислонившись к дереву, и обрушивал сверкающее
блюдо на головы нападающих. Был момент, когда у него с шеи рвали орден Золотого Руна
и командор по-лошадиному мотал головой. Был также момент, когда он, высоко подняв
архиерейский крест с надписью "Во имя отца и святаго духа", истерически выкрикивал:
-- Эксплуататоры трудового народа! Пауки! Приспешники капитала! Гады!
При этом изо рта у него бежали розовые слюни. Остап боролся за свой миллион, как
гладиатор. Он сбрасывал с себя врагов и подымался с земли, глядя вперед помраченным
взором.
Он опомнился на льду, с расквашенной мордой, с одним сапогом на ноге, без шубы,
без портсигаров, украшенных надписями, без коллекций часов, без блюда, без валюты, без
креста и брильянтов, без миллиона. На высоком берегу стоял офицер с собачьим
воротником и смотрел вниз, на Остапа.
-- Сигуранца проклятая! -- закричал Остап, поднимая босую ногу. -- Паразиты!
Офицер медленно вытащил пистолет и оттянул назад ствол. Великий комбинатор
понял, что интервью окончилось. Сгибаясь, он заковылял назад, к советскому берегу.
Белый папиросный туман поднимался от реки. Разжав руку, Бендер увидел на
ладони плоскую медную пуговицу, завиток чьих-то твердых черных волос и чудом
сохранившийся в битве орден Золотого Руна. Великий комбинатор тупо посмотрел на
трофеи и остатки своего богатства и продолжал двигаться дальше, скользя в ледяных
ямках и кривясь от боли.
Долгий и сильный пушечной полноты удар вызвал колебания ледяной поверхности.
Напропалую дул теплый ветер. Бендер посмотрел под ноги и увидел на льду большую
зеленую трещину. Ледяное плато, на котором он находился, качнулось и углом стало
лезть под воду.
-- Лед тронулся! -- в ужасе закричал великий комбинатор. -- Лед тронулся, господа
присяжные заседатели!
Он запрыгал по раздвигающимся льдинам, изо всех сил торопясь в страну, с которой
так высокомерно прощался час тому назад. Туман поднимался важно и медлительно,
открывая голую плавню.
Через десять минут на советский берег вышел странный человек без шапки и в
одном сапоге. Ни к кому не обращаясь, он громко сказал:
-- Не надо оваций! Графа Монте-Кристо из меня не вышло. Придется
переквалифицироваться в управдомы.