"Так как на рынке продавать невыгодно, то и искали торговку, а Лизавета

этим  занималась:  брала  комиссии,  ходила  по  делам   и   имела   большую

практику..."

      В. Данилов  в  качестве  подтверждения  этой  характерной  "профессии"

Лизаветы   приводит   заметку   "Кочевая   промышленность   Петербурга"   из

"Петербургского листка" (1865, № 8). В  заметке  сообщается,  что  барышники

"состоят по большей части из отставных солдат, крестьян, мещан и  шатающихся

без места лакеев. Между ними есть и женщины, которые преимущественно скупают

нижнее белье и женскую одежду" (Данилов, с. 254).

     "...маленькое золотое колечко с тремя какими-то красными камешками..."

     Малозаметные, но очень важные детали приобретают у Достоевского  особый

смысл. Не  случайно  камешки  красные.  Их  цвет  -  предвестие  неизбежного

пролития крови.

     "...Алену Ивановну, коллежскую секретаршу..." Очевидно, описка, так как

несколько раньше Алена Ивановна называется "коллежской регистраторшей". Коллежская секретарша - жена или вдова чиновника 10-го класса.

     "Дает вчетверо меньше, чем стоит вещь, а процентов по пяти  и  даже  по

семи берет в месяц..."

     Обычно  брали  два-три  процента.  Особенно  резкие   формы   приобрело

ростовщичество в России  на  почве  пореформенного  обнищания  крестьянского

населения.

     "...Лизавета, по крайней мере, восьми вершков росту..."

     "С  другой  стороны,  молодые,  свежие  силы,  пропадающие  даром   без

поддержки, и это тысячами, и это всюду! Сто, тысячу добрых дел и  начинаний,

которые можно устроить и поправить на старухины деньги..."

     Г. М. Фридлендер указал на связь этих слов с  предисловием  французской

переводчицы К-О. Руайе к парижскому изданию "Происхождения видов" Ч. Дарвина

(1862). В ноябрьской книжке "Времени" за 1862 год  появилась  статья  Н.  Н.

Страхова  "Дурные  признаки",  посвященная  "Происхождению  видов"  Дарвина.

Страхов отметил в своей статье опасные тенденции, проявившиеся в предисловии

К.-О. Руайе, в частности ее  стремление  механически  распространить  учение

Дарвина на области общественной жизни.

     "Не учитывая качественного различия между зако. нами общественной жизни

и  открытыми  Дарвином  законами  развития  животного  мира,   распространяя

действие этих законов на область общественной жизни, Руайе, -  пишет  Г.  М.

Фридлендер, -  подобно  многим  последующим  буржуазным  ученым,  стремилась

превратить  теорию  Дарвина  в  орудие  защиты  расового,  национального   и

классового неравенства и угнетения, искала в ней аргументов  для  оправдания

существующего классового общества и утверждения права  отдельной,  "сильной"

личности нарушать общественно признанные моральные  нормы  <...>  Достаточно

сопоставить <...> слова Руайе  о  "чахлых"  существах,  которые  всей  своей

"тяжестью"  висят  на  "здоровых"  и  "сильных",  не  давая  им  возможности

удовлетворить свои потребности, со  случайно  услышанными  Раскольниковым  в

трактире   (звучащими   в   унисон   с   собственными   его,   еще    только

"наклевывавшимися" в  эту  минуту  мыслями)  словами  студента  о  "глупой",

"бессмысленной",  больной  "старушонке",  из-за  которой   пропадают   даром

"молодые свежие силы", чтобы уловить их близость друг к другу"  (Фридлендер,

с. 159 - 161),

     "...убьешь ты сам старуху или нет? - Разумеется, нет!"

     Перефразировка беседы Растиньяка и студента  в  романе  Бальзака  "Отец

Горио". Достоевский сам рассказал  позднее  об  этом  эпизоде  в  черновиках

рукописи "Речи о Пушкине": "У Бальзака в одном романе, один молодой  человек

обращается  к  своему  товарищу,  студенту:  захотел  бы  ты  сказать:  умри

мандарин, чтобы сейчас получить этот миллион?" Далее Достоевский пишет,  что

Татьяна в "Евгении Онегине" решает так же, как французский студент  в  "Отце

Горио": "не хочу быть счастлива, загубив другого". Л. Гроссман, уста,  новив

близость эпизода в "Отце Горио" к проблематике "Преступления  и  наказания",

отмечает: "Замечательно, что именно к Бальзаку  Достоевский  обращается  для

подкрепления одного из основных положений своей философии,  центрального  не

только для пушкинской речи, но  и  для  "Преступления  и  наказания"  и  для

"Братьев Карамазовых" - невозможность строить личное; счастье или даже общее

благополучие на страданиях другого, хотя бы и ничтожного существа" (Гроссман

Л. Библиотека Достоевского. Одесса, 1919, с. 39).

     "...всего чаще представлялось ему, что он где-то в Африке, в Египте,  в

каком-то оазисе. Караван отдыхает,  смирно  лежат  верблюды;  кругом  пальмы

растут целым кругом; все обедают. Он же  всё  пьет  воду,  прямо  из  ручья,

который тут же, у бока, течет и журчит. И прохладно так, и чудесная-чудесная

такая голубая вода, холодная, бежит  по  разноцветным  камням  и  по  такому

чистому с золотыми блестками песку..."

     Р. Г. Назиров отметил этот отрывок как реминисценцию из "Трех пальм" М.

Ю.  Лермонтова:  "Детали  и  настроение  этой  картины  -  из  "Трех  пальм"

Лермонтова ("Родник между ними из почвы бесплодной //Журча пробивался волною

холодной"). И оба цветовых эпитета -  из  того  же  стихотворения  ("в  дали

голубой" - "песок золотой"). В  "Трех  пальмах"  за  начальной  идиллией  мы

читаем:

     Но  только  что.  сумрак  на  землю  упал,  По  корням  упругим   топор

застучал...

     У Лермонтова после идиллии происходит убийство, у Достоевского - тоже.

     Сюжетная  функция  двояка:  оазис  и  ручей,  по  контрасту   с   вонью

Петербурга, дают ощущение того, как  жаждет  Раскольников  чистой  жизни;  с

другой стороны,  по  скрытой  ассоциации  с  путниками,  срубившими  пальмы,

видение парадоксально предсказывает трагедию. Точнее, это не предсказание, а

тончайший намек. Читатель не узнал, что прототип видения - "Три пальмы",  но

на  периферии  его  памяти  возникла  смутная  трагическая  ситуация.  Прием

рассчитан на неосознанное припоминание читателя.

     Видение героя вводит в панораму его идеологии лермонтовский  элемент  -

мотивы ропота на  бога  и  страстной  тоски  о  счастье.  На  дальнем  плане

реминисценции  читается  идейная   полемика   с   Лермонтовым,   которая   у

Достоевского  в  1860-е  годы   непрерывно   нарастала"   (Назиров   Р.   Г.

Реминисценция и парафраза в "Преступлении и наказании" - В кн.: Достоевский,

Материалы, 2, с. 95 - 96).

     "...и  стал  сходить  вниз  свои  тринадцать   ступеней..."   Некоторые

исследователи, считая "домом Раскольникова" здание на  углу  бывших  Средней

Мещанской и Столярного переулка (теперь это дом № 19 по Гражданской улице  -

см. примеч. на с. 43), указывают, что во дворе этого  дома  можно  и  теперь

найти  лестницу,  где  в  последний  этаж  действительно  ведут  "тринадцать

ступеней" (см.: Саруханян, с. 182; Гранин Д. Дом на  углу.  -  "Лит.  газ.",

1969, 1 января, № 1; Бурмистров А. Тринадцать ступеней  вверх.  -  "Вечерний

Ленинград", 1973, 6 августа, № 182. Ср.  также  замечание  Д.  С.  Лихачева:

"Ужас  охватывает,  когда  поднимаешься  по   лестнице   дома,   где   "жил"

Раскольников, и отсчитываешь те самые тринадцать ступеней последнего  марша,

о которых  говорится  и  в  романе  <...>  Невозможно  поверить,  что  герои

Достоевского не жили в  этих,  так  точно  указываемых  им  местах.  Иллюзия

реальности поразительна". - Лихачев Д. С. В поисках выражения  реального.  -

"Вопр. лит.", 1971, № 11, с. 177. См. также: Лихачев  Д.  С.  Литература.  -

Реальность. - Литература: Л., 1981, с. 54).

     "Проходя  мимо  Юсупова  сада..."  Юсупов  сад   (ныне   детский   парк

Октябрьского района г. Ленинграда)  находится  по  Садовой  улице,  напротив

Екатерингофского проспекта (ныне проспект Римского-Корсакова). Название свое

получил по имени своих владельцев князей Юсуповых.

     "...он  даже  очень  было  занялся   мыслию   об   устройстве   высоких

фонтанов..."

     Раскольников не случайно  подумал  "об  устройстве  высоких  фонтанов",

"проходя мимо Юсупова сада". Дело в том, что в этом саду издавна был высокий

фонтан.  В.  Данилов  обратил  внимание  на  то  обстоятельство,  что  мысль

Раскольникова  о  необходимости  в  городе  устроить  фонтаны,  которые   бы

"освежали воздух на всех площадях", перекликается  с  аналогичным  проектом,

изложенным в "Петербургском листке" 18 июля  1865  года,  т.  е.  через  две

недели после преступления Раскольникова (см.: Данилов, с. 253).

     "Мало-помалу он перешел к убеждению, что если бы распространить  Летний

сад на всё Марсово поле и даже соединить с дворцовым Михайловским садом,  го

была бы прекрасная и полезнейшая для города вещь".

     Раскольников перечисляет петербургские места: Летний сад, Марсово поле,

Михайловский сад, находящиеся поблизости один от другого.

     "Так, верно, те, которых ведут на казнь, прилепливаются мыслями ко всем

предметам, которые им встречаются на дороге"..."

     Слова,   навеянные   и   автобиографическими    мотивами:    петрашевца

Достоевского самого везли в 1849 году на  казнь  на  Семеновский  плац  (см.

письмо Достоевского к брату от 22 декабря 1849 года. - Достоевский.  Письма,

I, с. 128), и рассказом В. Гюго "Последний день  приговоренного  к  смертной

казни", перевод которого был опубликован в 1860-х годах в  журнале  "Светоч"

М. М. Достоевским. Герой рассказа Гюго по  дороге  на  казнь,  "несмотря  на

туман и частый мутный дождь,  заволакивавший  воздух  точно  сеткой  паутины

<...> до мельчайших подробностей видел все, что происходило вокруг" (Гюго В.

Собр. соч. в 15-ти т., т. I. M., 1953, с. 291). В предисловии "от автора"  к

"Кроткой" Достоевский назвал рассказ Гюго "шедевром" и "самым реальнейшим  и

самым правдивейшим произведением из всех написанных",  О влиянии этого рассказа Гюго на творчество Достоевского см. статью  В. В. Виноградова "Из биографии одного "неистового"  произведения".  -  В  кн.: Виноградов В. В. Избранные труды. Поэтика русской литературы. М.,  1976,  с.63 - 76.