Алексей Ушаков
/ Москва /
* * *
Как странник дикий, мимохожий,
Под бременем незряч и мал,
От храма к храму брел я тоже,
И восклицал, и забывал.
И никаким достойным делом
Не укрепил свой зыбкий путь,
А все поближе к камням целым
Щекою норовил прильнуть.
О, как любил я этих белых,
Далеких стен полунамек!
Как пленник в вражеских пределах
О доме плачет, недалек!
* * *
Все страхи сдвинуты и подняты
С живого дна.
Ты был веселым, а сегодня ты
Устал, как от вина.
Пушистый шар, фонарик газовый,
Покажешь палец - в смех...
А нынче: лучше не показывай,
Устал за всех.
Твердеет дух, гибчает мысль умелая,
И вместе с ней
Ветшает смех, и тает тело белое
С теченьем дней.
О, где тебя искать, мой милый увалень?
И как стеречь? -
Меж черных лиц, в брусчаток сбитых уровень,
И не о том ведь речь.
* * *
Был я раб и останусь рабом,
Преклоненным неведомой силе,
Потому что свечу над горбом
У меня - до меня погасили.
Я не храм, обреченный на слом,
Но холоп, умирающий в поле,
Где-то между волом и ослом
В Аристотелевом частоколе.
* * *
Все меньше добрых лиц в метро.
Все непослушнее перо.
А толпы серые в унынии -
Как почва в селитряном инее.
Как постарели сторожа!
Старуха режет без ножа,
Ползет сквозь строй, еще живая,
От полу глаз не отрывая.
А смерть придет как сирота,
Откроет узкие врата
Враз - молодцу с его подругою
И старику с клюкой упругою.
* * *
Скворцы-хлопотуны, дрозды-праздношатаи
И чернокнижники-грачи
В недосягаемые соберутся стаи
И улетят. А ты молчи.
Молчи, душа: твой день не короток, не хладен,
Голодная зима тебе не в суд,
И гнезда чистые, без желваков и впадин,
Еще тебя влекут.
Молчи, молчи! По чем узнаешь, что приспела
Пора отлета в вечный рай,
Как не по милости, поящей без предела
И жалости, лиющей через край.
* * *
Я не воскликну, как Вордсворт: "Викарий, викарий!
Как мне избыть неносимую ношу мою?" -
Ибо ни слуг, ни рабов и ни тягловых тварей
Не покупаю у неба и не продаю.
Он, запасаясь терпеньем, как Ной пред потопом,
Все-таки плакал, гуляючи с сельским попом -
Добрым, ученым, одышливым и плоскостопым...
Что нам делить? - я и плач отложил на потом...
* * *
С.Б.
Гекатомбы бесправных листьев,
Повалившись ничком, гниют,
А деревья, гортань прочистив,
О щелях и дуплах поют,
Клен с улыбкою юдофоба
Посреди полуголых лип
Выступает и смотрит в оба,
И не видит, что лес погиб.
Но не видят того и кущи
Хмеля, жимолости, бузины -
Так свистяще поют, зовуще,
Словно загодя спасены,
Словно песнь фистулы не спета,
И под ними бездонный пласт
Милосердья. Еще ведь лето,
Что-то осень им преподаст?..
* * *
Вот мертвое дерево в снежном, лиловом огне -
И войско древесное наискось, издали, сбоку.
И я между ними. И оба вздыхают по мне,
И льнут на разрыв - из низины - к Господнему оку.
И правую щеку, и левую щеку свою
Я им подставляю, и, сердце безумное вынув,
И мертвому дереву, и боевому дубью
Его на разрыв доверяю, чело запрокинув.
* * *
...Тогда-то, вынув корни из земли,
Деревья расступились, и поляна
Открылась в наготе, и расцвели
Безделицы кислицы и тимьяна.
О, знать бы, что суглинок и подзол
Еще возьмут свое, припоминая,
Что не нужны им, коли лес пошел,
Ни капля слезная, ни капля кровяная.
* * *
Песчаный берег укреплен булыгой,
Корнями лип изъеден дочерна...
О Господи! Не отнимай, не двигай
Ни берега, ни древа, ни зерна,
Ни эту даль на северо-востоке,
Где истлевают, как заведено,
Торфов и мхов рябые поволоки
И вересчатых пустошей руно.
Но ороси - чтобы поток не высох, -
Те пажити, где, немощен на вид,
Убогий иерей в холщовых ризах
Перед престолом каменным стоит.
Еврейское кладбище
Надгробий суета, и буквы в узком ложе
Крючками, клиньями тоскуют о былом,
И домик нежилой, на скинию похожий,
Крапивою порос, и нет ковчега в нем.
В смекалку, в скрипочку, в кудрявого всезнайку,
Как пар из чайника - унесся и наволг, -
Рассыпался Завет, под злато и нагайку
Да прелесть медную, вбиваемую в толк.
Но если дом их пуст, тогда к чему все токи
Союзов родственных и жизни поздний смак,
И ум столь сладостный, и шум судьбы далекий,
Не умолкающий никак?..
* * *
Хромают, ветшают известия,
Над теменем стынет вода,
И время, несытая бестия,
Не стоит еды и труда.
Давно ли лилось, куролесило
В висках молодое вино,
Толково звенело и весело...
По ком прозвенело оно?
Беги, мое счастье безногое!
Стеснителен сторож и глух:
Из многого слышит немногое
И в страх обращается слух.
* * *
Ни на один вопрос не ответив прямо,
Переворачивает за пластом пласт...
Переполняется мерзлой землею яма,
А по весне протает и в толщу сдаст.
Так на пирах мечтательных, довоенных
Перебирает власть, выгибая грудь,
Новопреставленных воинов убиенных
Не забывая в будущем помянуть...
* * *
По грязным улицам с тетрадью
Снует, как в юности, старик,
Как будто вышивает гладью
И открывает черновик.
Стакан-другой в дурной кофейне,
Судьбы незримые гужи
Несут во двор, где бюстик Гейне
И ум, не знающий межи.
О почему: под ношей крестной -
Один и тот же? что Ему
Ничтожный этот мир и пресный?
И почему... и почему...
* * *
Хрустят раздавленные жёлуди.
Наш праздник свеж,
И лишь слеза тепла на холоде -
Поди утешь!
Проспалось белое чудовище,
Бурьян прибит...
Что праздновать и ждать чего еще?
В глазах рябит.
Жизнь сторонится и хоронится
Досужих слез.
Тускнеет сон, блестит бессоница,
Хрустит мороз.
И лист не осязает ближнего,
Срываясь в ложь,
Где нет ни верхнего, ни нижнего,
А дрожь и дрожь.
* * *
Не гореть душою чистой,
Но хочу по смерти всласть
Оболочкой волосистой
Между солнцами запасть,
Как чумная первоптица,
Гадом бывшая на треть,
Глухотою насладиться,
Жизнию переболеть.
И уже потом, оттуда,
Бестелесною судьбой
Это крошево сосуда
Вспоминать наперебой.
"Крещатик" 1’(4) 99