В этом сборнике вдумчивый читатель с удивлением обнаружит, что, признавая во всем приоритет "золотой середины" и умеренности в наслаждениях, китайцы тем не менее с необузданным пылом, радостью и добрым юмором предавались альковным утехам.

В книгу вошли как поэтические произведения древней китайской поэзии (VI-X вв. до н. э.), так и проза более позднего периода – XVI-XVII вв.

КОЕ-ЧТО О КИТАЙСКОЙ ПОЭЗИИ

И. Лисевич

Произведение традиционной восточной литературы вмещает в себя мир, незнакомый нам и далекий, живущий по собственным, зачастую не очень ясным для нас законам. В кратком предисловии мы постараемся познакомиться с необычном для нас мировосприятием старых китайских поэтов.

В старом Китае поэзия всегда должна была звучать как голос сердца. Вместе с тем "голос сердца" не сводился только к творческой индивидуальности поэта - стихотворец мыслился китайцу как бы медиумом, свое могущество и вдохновение он черпал из сокровенных бездн мироздания, куда были отверсты врата его духа.

Средоточием сокровенного китайцу представлялось Небытие, пустота, безмолвное Ничто. Именно здесь была обитель Великого Дао - Пути Вселенной, источника всего сущего, который как бы проявлял образы вещей в зримом мире, вырывая их из черной пустоты. Рождаются прекрасные цветы, исторгаются стихи из сердца поэта, но начало у них одно. Все во Вселенной равно движется в пространстве и времени, повинуясь ритму Великого Дао. В извивах прихотливо струящихся рек, в застывших на тысячелетнее мгновение волнах гор этот ритм проявляется с особой зримостью, и, любуясь ими, проникая духовным взором в их скрытую сущность, поэт обретает кратчайший путь приобщения к Абсолюту. Очищается дух, просветляется зрение и вот уже найдены единственно точные слова, выражающие не личное, не сиюминутное, но нечто вечное, одинаково значимое для всех.

Китаец благоговел перед изящным словом, воспринимал его как доступный человеческому слуху отзвук Великого Дао, зримое проявление сокровенного. Но зримым не исчерпывалась суть, словом не исчерпывался смысл. Берущий свое начало от древней "Книги перемен" китайский эталон художественности: "уже исчерпаны слова, а мысль в избытке" - есть нечто совсем иное, нежели внешне похожее на него некрасовское пожелание: "чтоб словам было тесно, а мыслям просторно". Китайское изречение традиционно воспринималось как противопоставление слова и образа, который словом лишь пробуждается, но живет вне его, по собственным законам. Отзвучали слова, но роятся образы подчас иные, нежели те, что названы словом.

За образами птиц на речном берегу угадываются фигуры любящих и добродетельных супругов, соблюдающих законы предков и заботящихся о "малых сих"; за стаей саранчи видится многочисленный богатый род со множеством детей и внуков, целая благоденствующая и счастливая страна; вид драгоценного нефритового камня рождает мысли о девушке - чистой, прекрасной, стыдливой и целомудренной...

Тема отношений мужчины к женщине не была основной для китайской поэзии. Любовь обычно мыслилась только как супружеская, и здесь тоскующей, любящей всегда выступала женщина одинокая, покинутая и несчастная. Сама жизнь давала мало места иной любви, ведь женщина порой с малых лет поселялась в доме будущего мужа и редко видела кого-то из чужих, мужчина же смотрел на нее прежде всего как на источник продолжения рода, средство законного наслаждения и еще, быть может, как на необходимый атрибут достижения мировой гармонии через слияние сил Ииь и Ян. Женщина не могла быть приравнена к мужчине хотя бы потому, что они принадлежали к разным мировым началам, и все творческое, заметим, ассоциировалось с мужским началом Ян.

Более свободными в выражении любовного чувства были народные песни, городской романс и подражание им - такая раскованность слышится, например, в цы, романсах эпохи Сун, и саньцюй - ариях эпохи Юань. Склонные же к иносказаниям конфуцианские комментаторы даже безыскусную любовную лирику древней "Книги песен" ("Шиц- зин") старались истолковать как выражение чувств подданного к правителю или как ропот благородного мужа, не снискавшего монаршей милости.

Такие толкования, ставшие каноническими, породили определенную литературную традицию, в силу которой, например, обращение к "прекрасной" мыслилось как завуалированное обращение к другу, к человеку благородной души, а жалобы женщины, сетующей на несчастливую судьбу у порога старости, можно было понять, как выражение скорби не признанного обществом и государем таланта, человека возвышенных стремлений, не нашедшего применения своим способностям в делах управления государством. Однако вряд ли читатель захочет искать в любовных стихах скрытый смысл, и, конечно же, будет прав, ибо этот смысл присутствует далеко не всегда, а главное поэзия для каждого времени звучит по-своему, и мы вольны выбрать тот план стиха, который созвучен нашей собственной душе.

И. Лисевич